Здравствуй, Миша.
Ну вот, я и пишу, придумав этот способ: написать о тебе письмо и отправить его тебе же, как стало обычно, по электронной почте... И от Москвы до Вены дойдёт оно через несколько секунд. Это скорость не жизни, а времени, объясняет для меня очень многое. Всё опустошается, её впитав, это уже само безумие. Образ его в твоих картинах - бессмысленные одинаковые столбы небоскрёбов, когда они как будто не имея под собой опоры тычутся и проваливаются в такое же пустое небо...
Тихие укромные уголки русских деревень, замершие лодочки на воде, уплывающие в небеса церквушки - из другого мира, где время остановилось. Но эти два мира и времени, они не соединяются в целое. И возникают лишь пугающие провалы, истерзанное месиво...
Твоя живопись очень трагична, потому что в ней нет никакой игры, то есть она, как это ни странно, вовсе не обращается к зрителю, ведь для искусства игра то с массами, то со снобами стала давно чуть ли ни единственным способом привлечь к себе интерес. Твоё пространство предельно одиноко - и честно. Оно для кого-то одного. Безлюдье - и отсутствие вещей. Полезных, бесполезных, просто случайных деталей существования. И это ещё твой парадокс: твоя живопись в сущности почти беспредметна, но что-то очень важное, весомое не позволяет ей опрокинуться в абстракцию, в беспредметность как таковую. Это живое. Это дыхание. Это чувство. В общем, я нахожу вдруг в этом пространстве своё м е с т о, потому что это мне, моей душе, темно или светло, холодно или тепло, свободно или тесно.
Может быть, потому что твой мир - это Дом. Это или одинокий дом, или целое их одиночество, в скоплении себе подобных. Вот дом радости... Вот скорби... Вот любви... Вот, в котором сходишь, наверное, с ума, теряешь память и рассудок... Но, кажется, что все они пусты, эти дома - опустели, пустуют... Закрыты наглухо, как закрыт сам в себе человек - и заперта в нас душа. Каждый - это метафора человеческого состояния. Но вдруг этот вид из окна, как её же отражение... Оно размыто, оно таинственно, призрачно. Таким ты видишь одиночество мира: пустующий дом для человеческой души, отчего-то бесприютной. И почти у всего в твоём пространстве вдруг находишь отражение: новое и новое переживание уже будто бы увиденного. И ничто не обретает реальности. Всё ещё очень мнимо, мучительно, неуспокоенное в движении, что рождается не смешением красок, а резче и больней - разрывом всех узнаваемых впечатлений. Поверхность холста - она как память. С ней сживаются краски - и её кромсает что-то слепое, безжалостное, оставляя точно бы шрамы, кружится бесцветно, бесформенно, погруженное в свой же хаос. Отраженное - мирно. Это, безумное - летит и раздирается, повисая отдельно, будто в пустоте. И всё заставляет искать - искать, тогда уж, себя самого в этом хаосе...
И теперь я объяснюсь со всей ясностью. То, что ты видишь и чувствуешь, приближает к великому страданию человека - оно всё великое, будь это даже слезинка. Ты много его и видел, и пережил... Это жестокий и неизбежный час. Но когда-то что-то всё же заставит нас самих отчего-то страдать. Так открывается мир.
В последнее время я повторяю сам себе слова из Писания, они меня примиряют с жизнью и успокаивают: если бы вы были от мира сего, то мир бы вас любил. Человек со своей любовью, то есть потребностью любить и быть любимым - чужой в этом мире. Но любовь - величайшее чудо. Мы видим действие чудесное любви во всём. Мы только любовью можем действовать в этом мире, оказавшись как пришельцы в нём, отторгнутые и обречённые. Можно назвать это не страданием, а тоской... Нашей тоской по любви. Это то, что я вижу - чувствую, и за что тебе благодарен, пережив, потому что обретаю, нахожу...
Больше бы и не следовало ничего писать. Нас приучали, что искусство надо якобы "понимать", и мы отучились чувствовать, но что же, если не утаенную в каждом в нас любовь? Стоимость искусства - это вопрос спекуляций. Но мы-то знаем, что не стоит оно ничего, кроме радости или тоски, данное то легко, то тяжко нашей душе свыше, как прозрение. Каждому художнику дано знание своего пути, то есть задания. Вот и твои картины не появились бы иначе на свет. Но пусть это остаётся загадкой твоей выставки или темой для статей о тебе... Я радуюсь, что твои картины живут... Что они есть. И мои любимые русские художники: Федотов, Филонов, Зверев... Ни о ком нельзя сказать "был". Все они е с т ь. Потому что их любовь, живая, как и твоя - это сострадние. Другой цели для художника не существует. Поэтому исскуство свято.
Олег Павлов
Москва, март 2008 г.
|